Туннель

Шаг в туннель, откуда нет возврата.

Каждое утро мы надеваем маски, и поэтому никто не может нас обидеть.

Он всегда с ней, он любит ее, делит с ней радости и расхлебывает дерьмо, свалившееся под ноги. Хотя Она, именно Она и есть самая большая радость, и именно Она — то дерьмо, в котором он купается каждый день. Она будит его каждый день солнцем в окно, поит дождем, подсовывает своих друзей-мудаков и извращенцев, с которыми приходится общаться, а у этих членососов душа пахнет хуже, чем коровье дерьмо. А он ой как не любит коровье дерьмо, но каждый день смотрит на эти дурно пахнущие лепешки, улыбаясь им и отвечая на их дурацкие вопросы.

— Я слышал, что... Знаешь, я хорошо разбираюсь в психологии и я, поверь мне, разбираюсь в людях, так что сделай так...

— Спасибо, кусок дерьма, я попробую, только скажи, как ты можешь разбираться в людях, если твоя рожа похожа на лиловую ослиную задницу, а вместо мозгов у тебя куриный помет и единственное полезное дело, которое ты сделал — это то, что ты спал и не смог помешать людям, когда они занимались делами. И вообще, какого ДЕДА МОРОЗА ты мне тут даешь свои протухшие советы?!

Она укрывает его от ветра, занавешивает шторы и включает свет, когда начинает темнеть, хотя знает, что он любит ветер и весь день хочет увидеть закат. Она унижает его и часто доводит до точки, большой отвратительно жирной белой точки на не менее отвратительном белом листе бумаги, после чего растворяется в стакане водки, в пепельнице забитой окурками или бессонной ночи, в которой не хватает луны. Но он любит ее, любит ее сильнее бушующего заката над спокойным морем, сильнее Январского запаха лета, любит больше, чем эту чертовски глупую, отвратительно вонючую, гадившую повсюду умершую собаку, суку недорезанную, которая сунула свою отвратительную морду в закипающий суп, чем испортила весь ужин и пару прекрасных Июньских дней, на которые у Нее были грандиозные планы: познакомить его с очередной своей подружкой, похожей на Йоду из "Звездных Воин", у которой прыщей на роже больше, чем китайцев в Пекине. Он любил ее, не сравнивал с другими, не думал о других, радовался тому, что Она ему дарила, и прощал за то, что отбирала.

Ведь именно Она — жизнь познакомила его с Ними: Они нравились ему, Они были похожи на него, он доверял Им и надеялся на них в трудную минуту, секунду и час. У каждого были свои взгляды на жизнь, но никто не любил ее, так как он. Зачем тогда она устраивала для него все эти гадости?

И именно Она — жизнь познакомила его с ней. Он влюбился, и это было ужасно. Это убивало, иссушало, и стало катастрофой. И будь он проклят, если знал, почему полюбил ее. Конечно, здесь было и сексуальное влечение, но, считая секс упражнением в проективной геометрии, он снова и снова спрашивал себя: "Почему"? Почему думаю о ней? Почему дующий в лицо ветер напоминает ее развивающиеся волосы, а утренняя роса — эти красивые, всегда что-то выражающие глаза?

Не уставай искать ответ
На то, на что ответа нет.
В неотвечаемости этой
Уже содержится ответ.

Единственное оправдание ему: он никогда не встречал такую как она. Она была способна на все, он, ради нее, на все остальное. И после встречи с ней в аккорде его души не хватало одной ноты. Этой нотой была она. Сначала все шло по возрастающей, как самолет, который набирает высоту. Набрав высоту, этот самолет любви какое-то время шел по прямой на автопилоте и с помощью этого автопилота без труда достиг бы места назначения, но он все испортил. Самолет начал терять высоту, вошел в штопор. Взрыв. Огонь. Обгорелые души. Теперь полет заменен более простым средством, дурманящим голову и душу. Теперь он предпочитал ползать, а не летать. И в очередной бутылке он видел ужасы, которые будут порождены ее содержимым, но не чего не предпринимал.

От боли душевной, от болей телесных,
От мыслей, вселяющих боль, —
Целительней нету на свете компресса,
Чем залитый внутрь алкоголь.

И, затягиваясь с утра последней сигаретой, смешанной с остатками уже выдохшегося пива, смотря на последствия очередной вечеринки в голове, всплывало ее недовольное, но от этого не менее прекрасное ("Как же она хороша!") лицо и моменты прошедшей пьянки ("Рука не поднимается назвать это – вечеринкой!") (голова, голова, голова, голова... НУ ДАЙТЕ ЖЕ КТО-НИБУДЬ АСПИРИН!!!!!!!!!!)

Упившийся до состоянья трупа,
Блевотиной загадивший усы,
Ты в мерзости своей лишь одного достоин —
Чтобы в лицо тебе мочились псы.

Он был сумасшедшим, считающим сумасшествие признаком гениальности, но понимающий, что это неправда. Поджог свой оркестр, вышел на сцену в белой простыне, предложив публике признать его Иисусом. Зрители прогнали его. Прогнали его все, все те, кто был ему когда-то дорог.

Холодный ствол покоится в руке,
Веревка уж намотана на шею...

Почему не нашлось никого, кто бы объяснил ему, зачем он купил это уродливое ружье. Капли мелкого дождя, неторопливо сползающие по ветровому стеклу... Каждая капля напоминала ему капли, которые наполнили его ненависть. Очередная сигарета и небольшой глоток из плоской фляжки: "Зачем я это делаю? Какого хрена я торчу здесь уже вторую ночь? И все-таки как хорошо чувствовать тяжесть этого оружия мести!" Очередная затяжка ароматным дымом — и очередной окурок улетел во мрак неторопливой ночи. Очередная вспышка зажигалки осветила это лицо. "Хрена лысого им!!! ХРЕНА-А-А-А!!!!..."